Том 48. Тринадцатая - Страница 22

Замирая от волнения, слушали дети. Каждая из "лесных девочек" думала про себя:

"Жалко Маму Валю, ужасно жалко, но идти одной темной июльской ночью, сначала через лес, потом по страшной осиновой роще — нет, это невозможно! Умрешь со страху, все равно воды не принесешь!"

Даже Софочка, казавшаяся смелее подруг, пугливо повела своими синими глазами, воскликнув:

— Ой, как жутко все это!

Что-то стукнуло под окном террасы в то же мгновение.

— Ай! — невольно вскрикнули двенадцать девочек в один голос. — Кто это? — и пугливо покосились в вечернюю июльскую темноту, сторожившую за окнами лесную усадьбу.

Кудлатая, взъерошенная голова притаившейся под окном Коди просунулась на освещенную террасу.

— Ха-ха-ха! — засмеялась девочка. — Маня, гляди! Вы с няней — тринадцать человек за столом сидите!

— Ай! — взвизгнула Маня. — И то правда!

Она с быстротою стрелы выскочила из-за стола.

— А на столе три света! Глядите! — не унималась Кодя, показывая пальцем поочередно то на большую, висевшую над столом лампу, то на фонарик няни, пришедшей с ней из Маленького дома через темный сад, то на зажженный огарок свечи, оставленный кем-то второпях на конце стола.

— Ай! — вскрикнула опять Маня и потушила фонарь, свечу и лампу заодно, так что все очутились в темноте.

— Ай, как темно! Как страшно! — запищала Катя, цепляясь за платье сестры.

— Зажгите же лампу, зажгите лампу! — кричали остальные девочки.

И опять на дворе, как нарочно, жалобно завыл Полкан.

— Господи! Спаси и помилуй нашу Маму Валю, — прозвучал звонкий голосок Гани Сидоркиной, самой набожной девочки из всего "Лесного убежища".

— Да, спаси и помилуй Маму Валю! — подхватили все ее подруги хором.

— Бог спасет ее! — прошептала Кодя. — Спасет, потому что…

Она не договорила и смотрела теперь в темноту сада.

А когда двенадцать девочек уже крепко спали, каждая в своей кроватке, тринадцатая бесшумно выскользнула из своей постели, так же быстро оделась и, пряча в карман пустую склянку из-под лекарства, прошмыгнула на двор.

* * *

Какая темная, страшная ночь! Когда луна заходит за облака, словно прячась, Коде кажется, что ее опустили в черную-черную могилу!

Ни зги не видно кругом!

Если бы Кодя могла захватить с собой, по крайней мере, фонарик или Жучка, своего преданного друга!

Но и то, и другое недопустимо. С фонариком ее увидят, и тогда весь ее замысел не приведет ни к чему. Жучок же, хотя и считается одним из членов лесного кружка и краснокожим из племени храбрецов, но ведь он — собака, а собак нельзя водить в часовни, как и в церковь, и это твердо помнит Кодя.

Вначале, когда Кодя под неописуемый лай Полкана и Жучка выскользнула из лесной усадьбы (вернее, пролезла в подворотню, так как ворота накрепко запирались в ночную пору), она так волновалась, что ее могли хватиться и вернуть, что ужас перед ночным путешествием как-то притих в ее душе. Ей во что бы то ни стало хотелось принести святой воды из колодца и напоить ею умирающую Маму Валю!

Эта мысль так воодушевляла Кодю, что она не шла, а бежала, как на крыльях, по темному лесу, держа в руках склянку для святой воды из колодца.

К счастью, снова выплыла луна из-за облаков и освещала своим слабым, млечным светом дорогу.

Жутко в эту пору в лесу. Лунный свет представляет деревья и кусты совсем иными, чем они кажутся днем. Сейчас это будто и не лес, а сборище огромных сторуких великанов, протягивающих Коде свои мохнатые ветви-пальцы…

Часа два тому назад, сидя под окном террасы и выслушав от слова до слова весь рассказ няни, Кодя запомнила с ее слов дорогу к святому колодцу и теперь твердо знает ее до конца: прямо, потом направо и через осиновую рощу снова прямо в сосняк, а там, посреди него, и желанная часовня.

Полпути уже пройдено. Луна снова скрылась, и Кодя теперь бежит наугад в потемках.

— Боже мой, — шепчет Кодя, — если Ты доведешь меня до колодца и поможешь Маме Вале, я буду стараться стать другой, совсем другой — тихой, скромной, такой, как и все девочки! Господи! Только помоги мне спасти Маму Валю! Пожалуйста, помоги!

Вот и лесное озеро, а там дальше болото, хорошо знакомое Коде.

Сейчас залитое молочным светом месяца, оно кажется совсем серебряным и таким удивительно красивым!

Луна скрылась уже в третий раз, когда Кодя достигла, наконец, осиновой рощи.

Она переложила свою склянку из правой руки в левую, а правой перекрестилась.

Жуткие мысли охватили девочку.

— Это роща, где скрывается нечистая сила, — прошептала Кодя, вбегая под темные своды осин.

Совсем некстати ей припомнились слова Мани:

"Осина всегда дрожит! Это проклятое Самим Богом дерево, потому что на нем повесился Иуда, когда продал Господа Христа за тридцать сребреников!"

Кодя, поеживаясь, покосилась на осины и побежала дальше.

* * *

"Кто это?"

Две яркие точки пронизывают темноту, и… кто-то с шорохом летит навстречу Коде.

— О-о-о! — не то плачет, не то стонет кто-то диким голосом на весь лес.

Холодный пот проступает на лбу Коди… Она вскрикивает.

В тот же миг исчезают огненные точки. И хотя шелест крыльев еще слышен, но стон-вопль уже не тревожит ночной тишины.

"Да это филин! — соображает Кодя. — Конечно, филин! У него глаза горят в темноте, и кричит он, точно человек стонет… Чего я, глупая, испугалась?"

Она успокаивается и даже смеется своему недавнему страху.

Вот и сосняк. А там часовня. Наверху золотой крест, который теперь, в млечном лунном сиянии, кажется серебряным.